Мы – грезы природы...

I.

Всю ночь напролетъ лилъ дождь. Онъ зарядилъ наканунѣ вечеромъ и теперь рыдалъ и бился въ окна гулкими каплями слезъ, которыя сдерживалъ въ себѣ цѣлое лѣто. Утро следующаго дня выдалось зябкимъ, съ какой-то настороженной тишиной въ воздухѣ и тяжелыми чернильными тучами, медленно наползавшими на крыши сосѣднихъ домовъ. Въ этотъ часъ какъ-то особенно остро вспомнилось прошедшее короткое лѣто. Именно короткое, поскольку пронеслось оно рѣшительно незамѣтно.

Вроде бы еще недавно въ блестѣвшихъ всѣми цвѣтами радуги талыхъ лужахъ отражались весеннiя тѣни, и надъ молодой зеленью жжужали первыя пчелы. Затѣмъ прогремѣли звонкiя iюньскiя грозы, наполнявшiя душный городской воздухъ свѣжимъ эѳиромъ, и отпѣли соловьи въ тихихъ кладбищенскихъ рощахъ. И на всемъ протяженiи этихъ перемѣнъ ничего болѣе не происходило, пока не случилось моего спонтаннаго въ компанiи съ отцомъ путешествiя на его родину въ Ивановскiе края, въ дремучее и мистическое Заволжье.

II.

Въ тѣ дни сѣмья моя уѣхала на дачу, и вынужденное одиночество навѣвало какую-то затаенную грусть, которую я везъ съ собой въ эти заволжскiя дали, остро приглядываясь къ окружающимъ меня пейзажамъ, оказавшiяся совершенно созвучными моему задумчивому настроенiю.

После расписного, какъ пасхальное яичко приволжскаго городка Плеса, гдѣ все выглядитъ красочно и пестро, мы свернули на полузабытую дорогу, юркой змѣйкой извивавшуюся вдоль крутого волжскаго берега, у котораго загадочно блестѣла великая русская рѣка. Вдоль дороги мелькали перелѣски, желтыя горбатыя поля то поднимались къ небу, то спускались въ лощины, заросшiя обильнымъ кустарникомъ, среди котораго протекали маленькие рѣчушки съ песочными отмѣлями. И все это подъ звонкимъ голубымъ небомъ пѣло хоромъ какую-то заливистую русскую пѣсню про счастьѣ и радость жизни, которыя полнымъ сердцемъ ощущаешь только въ родной сторонѣ. И лишь останки величественныхъ храмовъ посреди пустошей, гдѣ когда-то стояли деревни и пѣлись эти самыя пѣсни, провожали насъ строгимъ нѣмымъ укоромъ.

Путь нашъ по правому берегу Волги привелъ въ небольшой городокъ Наволоки, почти что пригородъ Кинешмы, гдѣ пустыми глазницами выбитыхъ оконъ смотрѣла на насъ старинная ткацкая фабрика, возвышающаяся своими красными корпусами рядомъ съ добротными двухэтажными домами, заботливо выстроенными мѣстнымъ фабрикантомъ для своихъ рабочихъ. Сейчасъ это выглядѣло почти развалинами, и даже тротуары, полные лужъ и сорной травы терялись въ обильно разросшихся репейныхъ кустахъ. Сдѣлавъ кругъ по городскимъ улицамъ, мы направились въ санаторiй «Станко», гдѣ во время совѣтско-германской войны моя бабушка работала медсестрой, и гдѣ маленькимъ мальчикомъ росъ мой отецъ. Красивый усадебный домъ фабриканта Коновалова съ колоннами и бесѣдкой по-прежнему ухоженъ и гордѣливо стоитъ на высокомъ обрывистомъ берегу, у подножiя котораго, вплотную подступая къ деревьямъ, плещется волнами новая, «рукотворная» Волга. Воды ея навсегда скрыли знаменитые песочные плесы, которые теперь можно увидеть лишь на картинахъ Левитана. Вокругъ особняка, уже въ новую эпоху, выстроены изъ дешеваго силикатнаго кирпича какiе-то убогiя санаторныя строенiя. На окнахъ и провалившихся балконахъ колыхаются веревки съ неопрятнымъ бѣльемъ отдыхающихъ, а на площадкѣ подъ визгливые аккорды танцуютъ страдающiе сердцемъ больные. Вокругъ – совершенно новая, чуждая этому благородному мѣсту жизнь, которая непрошенно вторглась въ божественный пейзажъ и некрасиво напоминаетъ о себѣ.

Я стою и смотрю на дальнiя волны рѣки. Солнечный лучъ бьетъ прямо въ глаза, играетъ на вѣкахъ и какъ-будто смѣется надъ моимъ печальнымъ настроенiемъ. Все пройдетъ – говоритъ онъ мнѣ, – все: и эти звуки, и эти пляшущiе человѣчки, и эти безобразныя постройки… Я грустно улыбаюсь ему въ отвѣтъ и иду къ воротам.

III.

И вотъ, наконецъ, передъ нами мостъ на ту, завѣтную сторону Волги, гдѣ въ предвечернемъ небѣ, сливающимся съ водами рѣки, таютъ въ дальнихъ берегахъ деревни съ незамысловатыми колоколенками сельскихъ храмовъ. Гдѣ-то здѣсь гуляла «въ лѣсахъ» и «на горахъ» мельниковская Фленушка, любовно выписанная Михаиломъ Нестеровымъ на своихъ сказочныхъ полотнахъ. Сворачиваемъ уже на проселочную дорогу, идущую черезъ еловый лѣсъ съ чащами, въ которыхъ посреди сѣдыхъ мховъ высятся темно-бурые муравейники, а въ верхушкахъ деревьевъ изрѣдка покрикиваютъ своими жалобными голосами во́роны. Глухо и безлюдно кругомъ. Нѣтъ и намека на человечѣское жилье. Здѣсь, по этимъ пустыннымъ лѣсамъ вѣками ходили мои предки, именно здѣсь таинственнымъ Божественнымъ Промысломъ зародилось мое Отечество.

А вотъ и опушка, гдѣ уже тянетъ уютнымъ дымкомъ изъ деревенскихъ трубъ и бодро журчитъ звонкимъ, почти дѣтскимъ голосомъ маленькая рѣчка Локша, нѣкогда полноводная, съ водяными мельницами, перекатами и запрудами, а теперь – узкая, заросшая травами, стелящимися по ея каменистому дну. Людей по-прежнему нѣтъ, и въ наплывающихъ сумеркахъ уже едва видны окошки приземистыхъ домовъ. Многiе изъ нихъ безъ свѣта, а нѣкоторые и вовсе брошены.

Еле-еле нашли нашъ родовой домъ. Одной стороной онъ примыкаетъ къ оврагу с небольшимъ огородомъ, который посадилъ прiѣзжающiй сюда на лѣто братъ отца Борисъ Васильевичъ, другой – къ улицѣ, напрочь заросшей бурьяномъ. Входимъ въ сѣни. Безсвязныя, но сильныя чувства потокомъ разливаются въ сердцѣ, когда представляешь, что здѣсь жилъ мой прадѣдъ, а во дворѣ игралъ младенцемъ мой отецъ. Строгiй, крѣпко срубленный домъ, темный отъ времени, указывает на такой же патрiархальный старорусскiй интерьеръ съ чернымъ силуэтомъ нехитраго комода, прочнымъ столомъ и кроватью хозяина съ высокой периной и мѣдными набалдашниками на спинкахъ. Въ красномъ углу за кружевной занавѣской – божница. Она, видимо, самая древняя въ этомъ домѣ.

За разговорами проходитъ вечеръ. Утро – еще болѣе тихое, безъ петуховъ неслышно подкрадывается блѣднымъ свѣтомъ къ окнамъ и зоветъ вставать.

День посвящаемъ прогулкамъ по деревнѣ. И именно сейчас ко мнѣ приходятъ отрывистые воспоминанiя далекаго дѣтства, когда мы вмѣстѣ съ отцомъ ѣздили сюда по Волгѣ, и когда еще былъ живъ мой дѣдъ, родившiйся въ послѣднiй безмятежный день русской исторiи наканунѣ Великой войны, унесшей въ своемъ огнѣ и многихъ русскихъ, и ту Россiю, слѣды которой я ищу въ сегодняшнемъ настоящемъ и въ себѣ самомъ.

IV.

Настоящiе же слѣды зарастаютъ и вовсе теряются. Подходимъ къ бывшей земской больницѣ, гдѣ работала акушеркой моя бабушка, одно время жившая въ ней и ночами встававшая къ своимъ безпокойнымъ пацiенткамъ. Теперь здѣсь все запустѣло, и высокая трава напористо растетъ прямо въ бывшихъ комнатахъ. Только на вѣка выстроенныя стѣны призывно глядятъ, какъ бы приглашая зайти, поселиться въ нихъ и воскресить эту забытую, но прочную и ясную жизнь, ушедшую отсюда навсегда. Съ другой стороны улицы – маслозаводъ, но уже безъ коровьего молока. Нѣтъ уже нашихъ крутобокихъ коровъ, украшавшихъ окрестные пейзажи своей статной красотой. Не слышно ихъ протяжнаго басовитаго мычанiя, наполнявшаго воздухъ лѣнивой нѣгой и какой-то неизъяснимой безмятежностью. Теперь онъ работаетъ на сухомъ молокѣ, которое пьют наши городскiя дѣти, не прибавляя себѣ здоровья.

Церковь Нерукотворнаго Спаса, когда-то превращенная въ складъ, потихоньку возстанавливается, и лѣса на ней указываютъ, что еще теплится православная жизнь въ этихъ мѣстахъ. Сегодня она закрыта на засовъ, и хотя открывается прiѣзжимъ батюшкой только въ праздники, въ ея рѣшетчатыхъ окошкахъ уже свѣтится одинокая неугасимая лампада, какъ огонекъ въ концѣ пути…

Самое сказочное и мистическое, это – деревенское кладбище, къ которому мы идемъ дальней дорогой по самой окраинѣ села черезъ поле, заросшее подсыхающими травами, посреди которого на маленькихъ островкахъ шелестятъ своими раскидистыми гривами бѣлыя кряжистыя березы. Какъ одиноко смотрятся онѣ посреди этого умиротвореннаго пространства! Не съ кѣмъ имъ поговорить, развѣ только съ набѣжавшимъ съ рѣки вѣтромъ, да еще съ рѣдкимъ iюльскимъ дождемъ.

Вотъ и опушка лѣса, гдѣ спрятались могилы двухъ братьев – моихъ дѣдовъ: Василiя и Бориса. Большiя ели вросли въ нихъ и своими лапами укрыли отъ ненастья. Ихъ дѣти и внукъ стоятъ рядомъ и каждый думаетъ о своемъ. Скромные обелиски съ выцвѣтшей краской еще указываютъ на фамилiю, которая ниточкой тянется отъ этого мѣста къ нашимъ личнымъ судьбамъ, а куда приведетъ – и не вѣдаемъ того. Немного въ сторонѣ – прадѣдъ Александръ Алексѣевичъ, прабабушка Аграфена Александровна и рядомъ умершая въ младенчествѣ ихъ дочь Люба. Сейчасъ это уже просто холмики, которые трудно опознать. Но отецъ помнитъ ихъ, а теперь буду помнить и я. Какъ далека отъ насъ ихъ жизнь, которая когда-то пронеслась въ этихъ потайныхъ мѣстахъ въ XIX и XX вѣкахъ, оставивъ послѣ себя свое продолженiе въ насъ и дымъ воспоминанiй о чем-то, что больше уже никогда не вернется въ нашу теперешнюю жизнь, далекую и неродную съ той, надъ которой мы сейчасъ стоимъ. Уходя, по-христiански прощаемся, прикасаясь къ этимъ памятникамъ, сжимая въ рукѣ прохладный металлъ ограды. Уходимъ, чтобы помнить…

Вечеромъ осматриваемъ деревню и дѣтскiя мѣста отца. Развалины старой помещичьей усадьбы, обильно заросшей какимъ-то необычно красивымъ кустарникомъ. Теперь уже просто зеленый холмъ посреди стараго усадебнаго парка, слѣды котораго еще узнаются въ могучихъ липахъ, окружающихъ этотъ забытый пустырь. Потомъ идемъ за водой къ рѣчкѣ, черезъ которую перикинуты легкiе мостки. Борисъ Васильевичъ рѣшаетъ искупаться, и его омовенiе напоминаетъ мнѣ какой-то особенный ритуалъ, когда онъ всего на минуту ложится въ студеную воду, вытягивая впередъ руки. Послушныя теченiю донныя травы тутъ же обнимаютъ со всѣхъ сторонъ его тѣло.

За рѣкой – Громбахъ, мѣсто сѣ нѣмецкимъ названiем, сошедшее словно съ картинъ Шишкина. Стройныя корабельныя сосны, подступаютъ къ краю небольшого обрыва, подъ которымъ течетъ все та же Локша. Говорятъ, до революцiи тамъ жилъ богатый нѣмецъ, снискавшiй почетъ своей хозяйственностью. Можетъ поэтому и не тронули его въ гражданскую, давъ возможность уѣхать на свою историческую родину. Разныя легенды хранятъ эти мѣста, многiя изъ которыхъ такъ и останутся здѣсь навсегда.

V.

Новымъ утромъ, переполненные впечатлѣнiями, мы прощаемся и съ Борисомъ Васильевичемъ, и съ нашей малой родиной. Дорога уже другая, и лежитъ черезъ поля, зарастающiя дикими травами, а кое-гдѣ уже и маленькими елочками. Въ высокомъ небѣ съ медленно плывущими облаками парятъ ястребки, высматривая прячущихся въ травахъ полевыхъ мышей. Когда-то и здѣсь были деревни, вродѣ Фефеловки, или Саловицъ, про которыя разсказываетъ отецъ. Въ послѣднемъ былъ конезаводъ, растившiй знаменитыхъ владимiрскихъ тяжеловозовъ. Могучие и статные, съ густыми длинными гривами и характерной опушкой надъ копытами привольно росли они посреди этой вѣчной свободной природы, дававшей силы ворочать огромныя бревна и перевозить тяжелые грузы.

VI.

Все ушло, словно провалилось сквозь землю. Теперь вокругъ только однѣ пустыя, пронзительныя въ своемъ щемящемъ одиночествѣ поля, которые и сами лѣтъ черезъ сто, а можетъ и раньше превратятся въ непроходимый лѣсъ. Тогда уже никто и не вспомнитъ ни про деревни, ни про жившихъ въ нихъ людей. Природа приметъ въ свои объятья, укроетъ и навсегда спрячетъ слѣды человѣческой жизни, с ея страстями, рожденiемъ и смертью, революцiями и войнами. Что наша жизнь и вся наша цивилизацiя передъ этимъ Величiемъ? Ея долгота и значенiе? Не болѣе камня, случайно залетѣвшаго въ молчаливый прудъ, круги от котораго быстро сомкнетъ безжалостная ряска.

Мы – только грезы, «грезы природы» изъ пророческихъ тютчевскихъ строкъ:

Природа знать не знаетъ о быломъ,

Ей чужды наши призрачные годы.

И передъ ней мы смутно сознаемъ

Себя самихъ — лишь грезою природы.

Поочередно всѣхъ своихъ дѣтей,

Свершающихъ свой подвигъ безполезный,

Она равно привѣтствуетъ своей

Всепоглощающей и миротворной бездной.

Наволоки – Есиплево – Москва. Сентябрь 2013 г.