Вася и мать.
Была у насъ въ деревнѣ сосѣдка – Нинка, баба работящая, но одинокая. Мужики ея расползлись по жизни, и приходилось крутиться по хозяйству одной. Бывало, лежишь утромъ на залитой солнцемъ верандѣ, гдѣ настойчиво бьются въ стекла сонныя мухи, изъ подъ желѣзной кровати терпко пахнетъ сухофруктами, а она уже выгоняетъ за ворота свою непослушную корову съ человѣческимъ именемъ Лида. И послѣ еще долго гремитъ колышками, выводя своихъ мохнатыхъ козъ на высокiй бугоръ, на которомъ расположилось старое, буйно заросшѣе сиренью кладбище. У насъ почти всегда полный домъ родни, галдятъ до самаго вечера, не давая спать всей улицѣ, а Нинка – все одна и одна. Смотрю на сиротливое окно въ ситцевыхъ занавѣскахъ и жалѣю ее про себя. Одна была у нея отрада – любимый сынъ Васенька, рѣдкими наѣздами навѣщавшiй мать. Еще въ армiи шоферилъ, потомъ въ колхозѣ, гдѣ и примѣтило мѣстное начальство. Всегда на хорошемъ счету, тихiй и черезчуръ аккуратный для нашей расхлябанной деревни, прiѣзжалъ он къ матери всегда на служебной машинѣ. А Нинка, какъ услышитъ моторъ, такъ и вздрагиваетъ, и съ глазъ ея сходитъ печаль.
Дѣтство мое уже давно кончилось, уѣхалъ я и долго не возвращался на свою Солопiевку – какъ окрестили нашъ стоящiй на отшибѣ села хуторъ. Вернулся я навѣстить свою старенькую бабушку и двоюродныхъ сестренокъ только этимъ лѣтомъ, когда ужъ и моей-то прошло за полжизни. И Солопiевка на мѣстѣ, и Нинка все также гремитъ колышками, ругая своихъ козъ. Правда, сильно постарѣла, и только глаза ея свѣтились какой-то новой радостью. Подъ закатъ жизни кончилось ея одиночество, и вѣчно мотавшiйся гдѣ-то Васенька теперь жилъ съ ней. Такъ и осталось невѣдомымъ мнѣ, гдѣ ужъ его носило всѣ эти годы, но сталось такъ, что покрутила-поломала его жизнь и отправила въ Москву. И опять, какъ раньше, Вася возилъ очередного начальника, былъ такъ же тихъ и по-прежнему холостъ на радость обитательницамъ московскихъ общагъ, куда совершалъ набѣги послѣ шоферскихъ будней. И не было бѣды, пока однажды на вокзалѣ не попалъ онъ «подъ раздачу» какой-то буйной заѣзжей братвѣ и не загремѣлъ на долгiе мѣсяцы въ больницу. Его бывшiй хозяинъ давно забылъ про своего потерявшагося водилу, да и у Васи послѣ больницы многое стерлось изъ памяти. Вышелъ онъ оттуда безъ копейки денегъ и пѣшкомъ пошелъ въ свою деревню, вѣдь не было у него на свѣтѣ никого, кромѣ матери и ея негаснущаго въ теплой южной ночи окна...
«Васыль-то, нэгожiй сталъ...» – все причитала моя бабушка, а мнѣ, глядя на то, какъ они теперь все время вмѣстѣ, думалось совсѣмъ о другомъ, и изъ памяти всплывали позабытыя есенинскiя строки:
Ты одна мнѣ помощь и отрада,
Ты одна мнѣ несказанный свѣтъ...
Большая Троица – Москва. Августъ – декабрь 2006 г.